Ректор РАНХиГС Владимир Мау: «Время требует непрерывности образования, и Президентская академия к этому готова»
Цифровизация государственного управления требует подготовки управленцев нового типа. О том, как цифровизация сказывается на высшем образовании, изменении траектории его получения, а также о борьбе с «липовыми» диссертациями в интервью корреспонденту «Интерфакса» Софье Суворовой рассказал ректор Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ (РАНХиГС) Владимир Мау.
– Владимир Александрович, расскажите, как развивается Академия?
– Президентский майский Указ и национальный проект «Образование» отражают существующие тренды в глобальном национальном образовании. Академия всегда развивалась в логике этих трендов, и даже опережала их, потому что нашей важнейшей задачей всегда было обеспечение непрерывности образования. Президентская академия – пожалуй, единственное учебное заведение, где студенты, получающие высшее образование, составляют меньшинство – у нас их менее четверти. В этом смысле задача построения системы непрерывного образования, образования для взрослых – создание новых возможностей для каждого, то, о чём говорит нацпроект «Образование».
Второй важный аспект, которым мы занимаемся и в котором видим важные перспективы – это экспорт образования. Ещё в Академии народного хозяйства понимали, что от модели импорта образования (иностранных дипломов, кампусов и преподавателей) надо переходить к модели экспорта. У нас, конечно, есть программы двух дипломов, но теперь это уже не банальная возможность выдать иностранный диплом российскому студенту, а предложение интересных, связанных с этим опций, расширение горизонта. Наличие импортного диплома в этих программах совершенно не главное. Здесь необходимо расширять образовательную повестку: например, предоставить возможность провести семестр в другом университете.
И, конечно, важнейшим трендом развития РАНХиГС стало привлечение иностранных студентов. В Академии учится порядка трёх тысяч иностранцев, причем большинство – на контрактной основе. То есть мы на этом зарабатываем, выполняя таким образом один из Указов Президента, касающийся экспорта образования. Мы создавали и будем дальше создавать новые программы на английском, потому что образование на экспорт всё-таки требует не только обучать русскому языку и собирать желающих у нас учиться из ближнего зарубежья, но и приглашать иностранцев, живущих вне границ бывшего Союза.
– А преподавать будут иностранцы?
– Преподаватели русские, но рынок прозрачен и конкурентен. Другое дело, что мы не идём по пути, когда есть некая «искусственная» программа на английском, где взаимодействуют русскоязычные преподаватели и студенты, делающие вид, что они говорят по-английски. Нет, англоязычная программа – это та, где русскоязычные студенты есть, но на ней учатся и те, кто по-русски не говорит, чтобы не было соблазна перехода на этот язык. Формирование реальной международной аудитории является наиболее важным для экспорта образования. Для этого у нас есть преподаватели, причём как россияне, так и иностранцы. На самом деле, это менее важно в отличие от формирования англоязычной среды.
– Важным событием для РАНХиГС стало присоединение Федерального института развития образования (ФИРО). Как развивается сотрудничество с ФИРО?
– Мы сейчас активно развиваем работу со школами. Открыли Лицей РАНХиГС, который пока реализует программу 10 и 11 классов, планируем расширить на 8 и 9 классы. В рейтинге агентства RAEX по направлению «Экономика и управление» наш Лицей занял первое место. Это тоже, с одной стороны, элемент непрерывного образования, а с другой – работа на повышение качества школьного образования. А методологические основы для подобной работы и стратегию преемственности уровней образования на научном уровне обеспечивает ФИРО. Инновационные педагогические технологии по реализации преемственности между дошкольным и общим уровнями образования разрабатывались и внедрялись в ФИРО на протяжении последнего десятилетия. Сейчас перед институтом поставлена задача «связать» школу и вуз.
– В этом году портал Superjob провёл опросы, которые показали, что родители школьников говорят о нежелании отправлять детей в вузы, предпочитая колледжи. ВЦИОМ тоже опрашивал родителей: они теперь не доверяют высшему образованию, но уже по причине дороговизны. Не является ли это таким «звоночком», что высшее образование может стать не столь популярным?
– Во-первых, у нас всё-таки существует другой тренд — ко всеобщему высшему образованию, и доля людей, получающих высшее образование, существенно растёт. Другое дело, что меняются траектории. Действительно, сейчас половина выпускников девятых классов не идёт в старшую школу, а идёт в колледжи на программы среднего образования. Причём, если раньше это было в значительной мере для того, чтобы обойти ЕГЭ при поступлении в вуз, то два-три последних года это не так.
Далеко не все, окончив колледж, идут в вуз. Но, если мы рассмотрим больший период времени, то увидим, что выпускники колледжей потом поступают в вузы. Меняется не спрос на высшее образование, а траектория его получения. И это достаточно логичный путь более раннего получения профессии.
– Но и понимание, чего ты хочешь, должно быть?
– Да, должно быть. Кстати, это тоже один из элементов непрерывного образования, когда ты в любой момент можешь, при желании, менять трек. Ведь, поступив в колледж по одной специальности, совершенно не обязательно учиться на программе бакалавриата по этой же специальности.
Нужно постоянно повышать, или, я бы даже сказал, обогащать свою квалификацию, это нормальный путь. Определённую роль здесь сыграло и улучшение репутации армии. Ещё десять лет назад всё-таки спрос на студенческий билет, пусть самого захудалого, но вуза, был связан с желанием избежать армии. На сегодняшний день армия пользуется уважением, и это тоже меняет спрос на образование. Год в армии после колледжа не воспринимается ни родителями, ни детьми, как какая-то бессмысленная потеря времени. Скорее, она становится ещё одним элементом образования.
Текущая ситуация, безусловно, способствует кризису некачественного высшего образования, ведь хороший колледж лучше плохого университета. Поэтому для нас очевидно перераспределение траектории и спроса. Говорят, что 40% школьников после девятого класса идут в СПО, и цифра эта растёт. При этом 80% выпускников старшей школы идут в вузы. Если раньше лишь около 7% первоклассников по окончании школы поступали потом в вузы, то теперь, по сути, больше половины. И никого не пугает, что высшее образование становится дорогим. Если хорошо учиться, то можно поступить на «бюджет». ЕГЭ сильно помог этому.
– Расскажите о подготовке кадров для госуправления. Это одно из основных направлений РАНХиГС. Каким должен быть современный чиновник, что для этого важно? Сейчас, например, много говорят о цифровизации государственного управления.
– Цифровизация – это изменение культуры управления, механизмов принятия решений. Это замена всего стиля жизни общества. Одно дело, когда у вас полпроцента грамотного населения, а другое дело, когда пятьдесят, и совсем другое, когда грамотные все. И в этом смысле цифровизация – качественно новый процесс, который приводит к тому, что для принятия более точного решения появляется возможность использовать гораздо больший массив данных, а технологии служат для повышения производительности труда чиновника. Цифра – это, прежде всего, другая культура, другая модель государственного управления. Например, совершенно по-иному выглядит ситуация, когда заявление любого чиновника может быть снято и выложено в интернет. И не только чиновника. Сегодня все могут узнать и использовать то, что раньше знали единицы.
В результате меняется модель госуправления, причём меняется неоднозначно: некоторые считают, что это должно вести к укреплению либеральной демократии. Но практика показывает, что это ведёт к торжеству консервативного популизма, что тоже демократия, но не либеральная.
Некоторые верят, что наконец-то появляется механизм, который позволяет планировать всё и вся. Это популярная советская идея, когда считалось, что настоящий коммунизм будет тогда, когда ЭВМ смогут высчитывать все потребности. Но парадокс заключается в том, что, когда появились компьютеры, Советский Союз окончательно рухнул: выяснилось, что многообразие потребностей огромно, а плановым образом удовлетворить их можно только в том случае, если они конечны. Например, если у вас есть два пальто, а у кого-то ни одного, если кто-то обедает, а другой голодает. Но после того, как все пообедали и обзавелись пальто, выясняется, что имеет значение цвет, фасон, набор блюд и многое другое. Тут же оказывается, что любая модель должна индивидуализироваться: технологии, та же 3D-печать, ведут к индивидуализации как товаров, так и услуг.
В результате оказывается, что цифра не упрощает, а усложняет модель управления. Вы никогда не знаете, какое ваше слово и где будут обсуждать. В этом смысле цифра требует переосмысления всех аспектов деятельности государственного управления.
Программы по подготовке управленцев должны ориентироваться, прежде всего, на тех, кому это нужно. До изменения закона о госуправлении переподготовка кадров проводилась раз в три года, что существенно снижало качество подготовки. Спрос был связан с тем, что нужно было раз в три года принести справку. Сейчас мы ушли от этой нормы, в федеральном законе её нет. Подготовка сконцентрирована преимущественно на тех, кому это действительно нужно, а не для получения бумажки. Нужно или потому, что человек занял новую должность, или потому, что он попал в кадровый резерв.
– Какого факультета или института, по вашему мнению, не хватает в РАНХиГС?
– В Академии мне не хватает математики. Сейчас есть небольшой факультет математики и информационных технологий в рамках Института экономики, математики и информационных технологий (ЭМИТ). Но, на мой взгляд, это та сфера, где все быстро меняется. Математика – это модели, способы и принципы подхода к цифре.
Хорошее образование предполагает изучение истории, математики, литературы, иностранных языков. На самом деле, если готовить специалистов по государственному управлению, то нужны история и литература. Всё, что делается, имеет прецеденты, основано на опыте. По крайней мере, нужно знать, к чему приводили предыдущие попытки управления государством и какими оказались риски и последствия. В этом смысле история исключительно важна. Литература – это язык, коммуникация, и она также даёт определенный опыт. Это кейсы, которые важны и интересны с точки зрения организации управленческого процесса.
– Расскажите о ВАК и борьбе с «липовыми» диссертациями, которые в последнее время часто обсуждаются в СМИ.
– «Липовым» диссертациям дан серьёзный бой. Наличие всё той же цифры здесь сыграло заметную роль. По крайней мере, сейчас мы активно всё проверяем. Но вообще такой спрос на учёные степени несколько удивителен. Сейчас он, правда, сильно падает, но меня по-прежнему удивляет непременное желание взрослого состоятельного человека иметь степень.
Возможно, это было связано с нехваткой реального непрерывного образования и реального дополнительного образования. Например, было желание подтвердить свою квалификацию, но не в вуз же в третий раз идти? Вот и защищали диссертации. Но это быстро превратилось в профанацию.
В Президентской академии мы от этого благополучно ушли, у нас своя модель защиты. Очень благодарен правительству страны за то, что они нам это доверили. У нас заложен двойной репутационный контроль: во-первых, это диплом организации, а, во-вторых, в дипломе стоят подписи тех людей, которые проголосовали за эту диссертацию. В итоге у нас резко сократилось число защит, чему я очень рад.
Такая модель действует примерно в трети вузов, имеющих право на проведение собственной защиты. Может быть, даже в 40%. Но в РАНХиГС установлено открытое голосование. У нас нет автореферата, и отзывы пишут все члены диссертационного совета. Они письменно должны объяснить, почему эта работа хорошая. И это должны быть специалисты именно по теме защиты, которые понимают, о чём речь.
– Расскажите о своей работе в составе Высшей аттестационной комиссии.
– В ВАК мы планируем работать над дальнейшим выправлением ситуации, сложившейся в последние десятилетия. Считаю важным усиление репутационного контроля. Разбираемся в ситуации, связанной с публикациями, учитываемыми при защите. Для себя мы сформировали достаточно ограниченный список журналов, но включили хорошие репутационные журналы, которые могут не входить в список ВАК. Это считанные единицы, но про которые мы все знаем, и не надо объяснять, почему публикации в этом журнале достойные. Кстати, в Оксфорде нет требований к наличию обязательных публикаций вообще. В российской практике же, с учётом плохой истории защит, я думаю, что на протяжении какого-то времени, лет 10-20, такие требования нужны. Но, в конце концов, они должны сойти на нет, когда диссертации будут писать и защищать лишь увлечённые наукой люди.
Источник: РАНХиГС
